Лихие прокурорские: новогодняя жертва или история про девочку Еву

Экс-прокурор «убойного отдела» Александра Парамонова начинает серию рассказов под названием «лихие прокурорские», где будет описывать истории из своих рабочих будней. 

Меньше месяца до Нового Года и вся прокуратура и райотдел милиции занимались только двумя вещами — усердно делали показатели по статистике (направляли уголовные дела в суд) и выбирали подарки для жён, детей, родственников, любовниц и, конечно же, для своих начальников. По кабинетам то и дело слышалось шуршанье ёлочной мишуры и приятный запах мандаринов, смешанный с коварным манящим шипением шампанского, которое разливалось под столами в чашки для чая, на случай, если в кабинет внезапно нагрянет прокурор.

               Я сидела в кабинете и вычитывала очередной обвинительный «шедевр» милицейского следствия о драке китайцев с дагестанцами под «Дрим-тауном», и уже мысленно представляла этот яркий судебный процесс, где с одной стороны – горячие мужчины, их друзья, родственники, дяди и все с ножами, а с другой – посольство КНР. 

               Наступало время отчетной статистики, и в кабинет, как всегда, без стука, зашел следователь Гузырь Алексей (явно с поклоном от начальника следствия). Он демонстративно зашуршал пакетом с конфетами и звякнул бутылкой дешёвенького шампанского. 

— Хоть не «птичье молоко?!», — поддельно возмутилась я.

— Обижаете, Александра Юрьевна! «Вечерний Киев»! А от меня, лично, еще и «Пьяная вишня!» Знаю же, что любите!

— Ах, сладкоречивый угодник, это тебя начальник следствия прислал? — я поддельно и кокетливо заелозила своим увесистым задом на кресле.

— Занусенко. Он Самый. Он же к вам боится сам приходить, говорит: вы его съедите. Ну, или просто не любит. Или вообще: и то, и другое. 

               Мне нравился Гузырь: и как человек, и как мужчина. Он был толковым парнем, видным мужиком и по работе не ленился. Всегда делал все, что я писала в указаниях. И, в отличие от большинства замученных работой следователей, он опрятно одевался, от него всегда приятно пахло, и он умел общаться даже с самыми неприступными женщинами. Мы были хорошей командой и работали сообща: он — как следователь в деле, я — как прокурор. 

               В общем, думаю, именно поэтому начальник следствия его и прислал ко мне перед отчётами:

— Александра Юрьевна, а что там с подозрением по убийству на нефтебазе? Может, выставим в ЕРДР что сегодня Дело в суд ушло, а? Вы дело вычитали, это ж мое Дело, там всё идеально. Сегодня ж пятница, никто его, по факту, в суд не понесёт, а отнесем в понедельник-вторник. Зуб даю!

— Алексей, когда ты улыбаешься, у тебя виден один золотой зуб. Это бонус за ненаправленное вовремя Дело, или что? – я подмигнула, и мы вместе засмеялись. – Хорошо, сейчас выставлю в ЕРДР, что отправлено, но смотри мне, не подведи! Чтобы в понедельник оно было в суде. Я на тебя рассчитываю!

              Гузырь одобрительно кивнул, и у меня не было сомнений в том, что он действительно так и сделает. Он один из немногих следователей Оболонского района, который не подводил своего прокурора и всегда был в ответе за то, что говорил. Я ему доверяла.

— Что там в райотделе? Какие новости? Каких уголовных дел ждем? Когда опять не спим и я не помою голову в очередной раз?

— Да ничего серьезного пока что: драка бомжей; пьяный муж жену взял в заложницы; потом мужик напился, залез в магазин и ножом покромсал печенье; мужик какой-то звонил, что жена взяла дочь на выходные и не привела назад, семейные разборки разведенных людей, словом.

— В смысле, не привела назад?

— Ну, там место проживания ребенка органами опеки и судом признано за отцом. Мать берет девочку только на выходные. Видимо, решила потрепать бате нервы, ребенка еще оставить у себя на пару дней.

— Ясно. Надеюсь, до Нового Года, мы хоть отдохнём. Я еще с этими делами не разгреблась. Просто захлёбываюсь, дел за гланды.

И знаешь, скажи Занусенко, пусть он в следующий раз мне новую нервную систему передаст. От конфет и так задница большая.

           Мы оба засмеялись.

           Прошло два дня, и ночью Занусенко меня сам набрал, подняв с постели:

— Александра Юрьевна! Там папа один на днях дочь искал. Мать её забрала и не вернула. Так вот, только что, на горячую линию, снова этот папа позвонил, дочь ему звонила, шепотом говорила, мол, она с мамой и тётей Наташей на какой-то съемной квартире, и там дядя какой-то. Дядька этот что-то шепчет, варит какие-то чаи и заставляет ёё пить и ей, девочке, очень страшно. Очень просит папу её найти и забрать. Наши действия? Поднимаем всех? Я заму вашему доложил. Он дал на всё «добро», сказал вас будить.

— Ох, какой хитрый у нас зам! — рявкнула я — Поднимайте розыскников (так принято было говорить, когда весь розыскной состав поднимают по тревоге).

Берём НСРД (негласные следственные розыскные действия) в апелляционном суде на «вышку» по телефону (в те годы, спутник показывал лишь приблизительное место расположение телефонного аппарата, с которого звонили). И сразу же бежим в этот дом или на это место, где девчонка, и стучим во все квартиры. В тех, где не открывают — «выносим» двери нахрен.

Лучше на следующий день возьмём решение суда на проникновение в помещение, чем обнаружим труп. Пусть начальник управления милиции даст направление на силовой блок. «Альфу» от СБУ нам, конечно, никто не даст, ну тогда берите наших ментов. Выхода нет. А своим скажите, пусть уже садятся печатать ходатайство в суд на НСРД.

            Что-то подсказывало мне, что это не обычная семейная ссора, где мамаша из мести отцу девочки, решила украсть ребёнка на время.

            Все «убойники», розыск и даже пару человек из экономического отдела, откомандированные к нам, работали днем и ночью не покладая рук в течение нескольких дней. Мы бросили все несрочные дела и занялись поиском девочки.

Документы, НСРД, поручения, указания и тонны бумаг с псевдоценными нравоучениями этим бедным ментам от меня — была пустая трата драгоценного времени и плевок в людей, которые хорошо делали свою работу за копейки. И вся эта бумажная возня требовалась «зональными» из Прокуратуры Киева для какой-то бюрократической отчётности перед халдеями, сидящими в прокуренных кабинетах прокуратуры высшего уровня. А где-то там, в этот момент, в незнакомой квартире, ждала нас и своего папу девочка Ева и надеялась на спасение.

         Под вечер следующего дня, когда весь розыскной состав, по сути, жил в моем кабинете, разрабатывая поисковые и следственные мероприятия, не стесняясь, курил, поглощал мою конфетную провизию и чай, в 18:20 позвонил из Прокуратуры Города зональный Тиньков.

Томным, уставшим от безделья голосом, он промурчал, что уже 18:20, сегодня четверг, и ему надо в баню, а справку по делу пропавшей девочки он так еще и не лицезрит на своей электронной почте. Что конкретно я кричала ему в трубку, я уже не помню.

Помню только, что я при этом привстала с кресла, а в кабинете воцарилась полнейшая тишина, а там, на секундочку, помимо меня, находилось два мента-убойника и три розыскника (самый неуправляемый и автономный милицейский народ).

Помню проверку через неделю по мне, и как меня тягали по кабинетам городской прокуратуры. Но «се ля ви», ведь такие отморозки, как я, нужны в каждых госорганах, проверка завершилась с положительным результатом для меня, а «зональному» каждый раз при встрече я показывала средний палец. Ну, или же два средних пальца, для эпичности.

         Преодолевая сон и усталость, под утро в кабинет влетел Лёша Гузырь:

— Есть! Есть вышка! СБУшники нам помогли!  

Сонные силовики моментально повскакивали со стульев и мы развернули карту Оболонского района. — Вот, видите, вышка бьется только возле одного дома: Перфовича, 8, многоэтажка. А дальше — пустырь с одной стороны, лес с другой. Ошибиться нельзя.

        Все, кто был в кабинете, молча, как по команде, быстро надели свои дешёвенькие куртки, не предназначенные для наших морозов и побежали вниз к машинам.

Я не помню, когда еще так я топила педаль газа в пол буржуйского автопрома Великобритании. Лёха крестился и кричал, что он еще девственник и хочет жить, а розыскники предусмотрительно держали в руках заведомо приготовленные пакетики, на случай, если кого-то стошнит. Не в первый раз со мной катаются, они бывалые.

        Дом, который «бился» по геолокации рядом с вышкой, походил на дом из какого-то фильма ужасов: такая старая, обшарпанная пятиэтажка в один подъезд. Для нас, силовиков, это уже радость — заблокируем вход и выход и будем кошмарить квартиры. Обычно, обыск квартир в таких домах — зрелище унылое: там доживают свой век в нищете брошенные детьми старики, а также, такие квартиры очень любят снимать проститутки посуточно: это дешево, тихо и есть место для трудовой деятельности. 

        В теплых и вонючих подвалах таких домов ютятся крысы, брошенные человеческие души на теплых трубах, обитых стекловатой и те, которых вообще никогда не касалась ласковая рука человека. Такие дома в элитных районах — это мерзкий дрейфующий айсберг в идеальном океане (в данном случае) Оболонского района, бельмом отображающийся через закатное солнце на идеальных домах набережной Днепра. На поверхности — гнилые квартиры со стариками, внизу — бомжи и коты. В общем, так себе перспектива для обыска. Но мы привыкли.

         Я отвлеклась. Итак, мы решили начать стучаться и, в случае необходимости, выбивать двери сперва в тех квартирах, в окнах которых горел свет. Но выбивать не пришлось. В первых трёх квартирах, как реакция на стук в двери, сперва слышались шарканье тапочек по полу, а потом какая-то немощная бабуля или дедуля открывали двери. Мы добежали до четвертой квартиры со светом в окне и постучались. Шорох — и ничего. Еще раз постучались. Тишина.

        — Пацаны, выбивайте!  — я заорала хриплым и сонным кофейным голосом. Думаю, каждый человек, который испытывал хронический недосып, меня поймёт: чувство слабости постоянно перемешивающееся с желанием, чтобы всё поскорее закончилось и можно было, наконец, поехать спать.

         Силовой блок, бравые горячие парни в масках и спецформе, только этого и ждали, как цепной пёс, случайно сорвавшийся с места своей пожизненной дислокации с унылым пейзажем и побежавший трахать всех уличных собак, в две правые ноги с хрустом выбили прогнившую дверь. Вопреки порядку проникновения в помещения, первой вошла я. И, как человек повидавший многое в свои еще пока на тот момент юные годы, я могу признаться откровенно: картина развернулась ужасная. Не буду вдаваться в описание той антисанитарии, которая творилась в квартире (если это можно так назвать), но увиденное повергло меня в ужас.

           Посреди центральной комнаты, пол которой был капельно забрызган веществом, визуально похожим на кровь (давайте будем откровенными, это была кровь) стояли на коленях мама девочки Евы и тётя Наташа и, пошатываясь из стороны в сторону, в неком трансе что-то завывали. Рядом на диване лежала малышка Ева, вернее то, что от неё осталось: венец эволюции, Божье творенье, белокурая красавица, Ева была мертва. Грудная клетка и брюшная полость этого дитя были грубо неровно вспороты, очевидно, тупым ножом и явно каким-то коновалом, абсолютно бесчувственным двуногим животным. Часть органов была извлечена, о чем свидетельствует их отсутствие и окровавленный диван под ребёнком. На кухне явно пахло приготовлением пищи и, судя по запаху, варили суп из свинины или еще какое блюдо.

Первыми в кухню зашли два оперативника и моментально выбежали, они выскочили за двери этой Богом забытой хрущёвки и, судя по звукам, доносившимся с лестничной клетки, их тошнило и рвало. Я зашла на кухню: в маленькой кастрюльке советских времен варилось и бурлило в коричнево-серой пене детское сердце. Я на минуту застыла взглядом, не поверив своим глазам. Рядом, на разделочной доске, улитой розовой сукровицей и явно кровью было наличие признаков того, что резали что-то мясное. Но, поскольку сердце в кастрюле было визуально целое, я предположила, что это мог быть другой орган.

Я открыла единственную маленькую форточку в этой кухне, размером с санузел и присела на стул, у меня закружилась голова от увиденного.

            Где-то в мозгу у меня перемкнуло, и я мигом вскочила с места, пропрыгав на каблуках пять широких шагов. Я достигла «мамы» Евочки и, схватив её за кофту, стала гневно трясти на глазах, итак, уже шокированных от увиденного оперов: «Сука! Что ты наделала?! Что же ты наделала, тварь?!», — я не помню, сколько раз била её по лицу, выписывая пощёчины. Меня никто не останавливал. У меня сложилось такое ощущение, что она не чувствовала боли. Намахавшись ладонями я, уставшая и опустошённая, присела на диван.

— Я не знаю, кто он… это он приказал… он уехал, — завопила мама Евы, — и скудно так, поддельно заплакала.

          Еву хоронили в закрытом гробу, сверху на который положили дешевенькую китайскую куклу — любимую куклу Евочки. Её смерть долго оплакивал весь райотдел. Я с неделю не могла работать. 

     А ведь каждый вечер я приходила домой где меня ждал мой маленький сын, с которым надо было играть и уделять ему внимание. Те, кто рассказывают, что работу надо оставлять на работе, а дома быть мамой, наверное, никогда не воспитывали детей и не были мамами-одиночками. Человек, который приходя домой, может отключить свою мораль и забыть о проблемах других людей — циник и да, — абсолютно счастливый человек. А я такой не была, не получалось.

            Как в дальнейшем показало следствие, какой-то залётный священник (которого никто, так и не нашел) какой-то сектантской церкви затянул маму Евы и её подругу в эту псевдохристианскую религию, сказав и убедив этих женщин, что печень девственного ребенка дает бессмертие, а также, что иммунитет укрепляет употребление в пищу варёных органов ребенка.

            Маме и тёте Наташе грозила вышка (пожизненное), конечно, но учитывая, что они раскаялись, суд им дал по десятке. О, наш гуманный суд, сколько совершенно негуманных решений он принял.

           В тот вечер я сидела в кабине уже совершенно одна. Полностью опустошенная и вывернутая наизнанку. Чувство было такое, что мне в душу засунули блендер и включили на максимальную скорость. Как будто я навозная муха, а какой-то паук впрыснул в меня яд и, парализовав, высасывает через хоботок мою душу.

           В кабинет постучали и, получив моё согласие, зашел мужчина. Это был папа девочки, я машинально вжалась в кресло. Он смотрел на меня взглядом, который не выражал абсолютно ничего: в нем не было ни боли, ни обиды, ни радости, ни печали. Это был взгляд абсолютно равнодушного человека, взгляд человека, который потерял всё. Человека, готового на всё.

Он стоял молча и смотрел на меня не отводя взгляда примерно секунд тридцать, за всё это время он не произнёс ни слова. Я клянусь, что таких глубоких серых глаз, которые парализовали меня, унося в преисподнюю, я не видела никогда. А потом он просто ушёл. Да, да. Без обвинений, скандалов и слёз — развернулся и просто ушёл.

           Не отводя взгляда от двери, я достала из шкафа спрятанный от ментов дешёвенький виски и налила полный стакан. Жадно выпив его, я рухнула в своё кресло, чувствуя, как огненная лава расходится по моему телу. Господи, а ведь я ничего не ела целый день! Я осознала, как вмиг опьянела.

           Я посмотрела в окно и увидела как розовеет зимний рассвет. 

— Скоро будить ребёнка в садик! Надо ехать…

Пошатываясь, я вышла на крыльцо сонной прокуратуры и, не удержавшись от слабости и опьянения, села на ступеньки. Через дорогу, по трамвайным колеям шёл мужчина с детскими подарками в руке. Я вдруг подумала, что это мог бы быть папа Евочки, и он купил ей подарок Новому Году. И что он сейчас придёт домой, а Ева его встретит. Ну и пусть, неполная семья, зато они счастливы: Евочка и её папа.

           Я протянула руку вперёд и на неё села снежинка. Такая красивая, уникальная и вычурная, и такая холодная. Снег был первым в этом году и последним в судьбе Евочки.

           Мои мысли прервал звонок в 5 утра, это снова звонил начальник следствия:

— Александра Юрьевна, спите? Тут это. Ну, в общем, сегодня утром парни на вызов поехали, у нас труп, самоубийство. Папа вчерашней девочки Евы повесился.

         Я ничего не ответила и приложила холодные руки к лицу. И, впервые за годы службы в прокуратуре, я заплакала. Я не плакала так, так показывают в фильмах: красиво, по одной слезинке, не растирая макияж. Я ревела сильно, странно и так как плакать я не умела до этого, я делала это как могла.

На фоне пережитого, меня снова начало трусить. Поскольку тремор ног только усиливался и не останавливался, я понимала, что скоро начну задыхаться, как в прошлый раз. Для остановки такого вакханалистического движения моего тела нужен был всего навсего горячий душ, но его, естествено, рядом не было.

Решив, что самое время, я кое-как трясущимися руками достала из сумки косметичку, а из неё маникюрные ножницы. Сидя на холодных ступеньках, собравшись с силами я закрыла глаза и с размаху ударила ножницами в левую ногу. Раздался резкий хруст плоти, что-то тёплое и липкое потекло по капроновым колготам, игольная боль пронизала всё тело и, я, застонав от боли, прислонилась к стене здания. Тремор ног ушёл и в воздухе запахло железом. Я почувствовала облегчение и душой и телом. 

         Если бы я была Генеральным прокурором, то обязала бы проходить психотерапевта абсолютно всех помощников прокурора раз в пару месяцев. У нас нервная работа, которая требует наблюдения специалистов, а иногда и помощи. Души, знаете ли, как и тела, тоже ломаются.

               Вдруг, за спиной что-то зазвенело. Я боялась себе признаться, что снова услышала это мерзкое бряканье кольчуги, подменяя его мысленно на всякие другие звуки с улицы. Но всё-таки звук приближался, становился всё ближе, более отчётлив и до ужаса знаком.